Путешественники - Страница 22

У ворот почетные представители возрожденного грибного коллектива ожидали боровика и сыроежку с хлебом-солью. Когда долгожданные спасители приблизились, а принаряженные дети осыпали их осенними цветами, две пары солидных боровиков и сыроежек поднесли им хлеб-соль с низким поклоном и сказали торжественно:

— Приветствуем великих обновителей грибного рода на их родной земле! Примите наши скромные хлеб и соль, как выражение горячей признательности за ваш подвиг, который во веки веков будет сохранен в сердце каждого гриба вместе с бесконечной к вам благодарностью и любовью. Слава боровику Шапочнику и сыроежке Рябенькой!

— Ура-а! — громко подхватили присутствующие. — Да здравствуют боровик Шапочник и сыроежка Рябенькая!

Не успели оба опомниться, как восторженные почитатели подхватили их на руки и среди громкого ликования понесли на Тихую.

— Дорогие товарищи! — заговорил взволнованно боровик, попросив поднятием руки внимания. — Огромное счастье дожить до этой радостной для всех нас минуты. Ведь отныне мы начинаем новую, лучшую, бесчервяковую жизнь на Тихой. За такое счастье, за такое великое дело можно не задумавшись пожертвовать своей жизнью. Но, должен признаться, что как-то совестно нам слышать и видеть все ваши благодарности и почести. Скажу правду, — уходили мы когда-то в дальний путь, совсем не предполагая найти возможности обновления нашего рода. Гнала нас только тоска о лучшей жизни, гнала нас страшная безнадежная червяковая атмосфера Тихой поляны… И если нам удалось не только возродиться самим, но и отыскать лекарства для спасения своих собратьев — то эта заслуга целиком принадлежит тем, кто оказал нам неоценимую помощь и поддержку в том необъятном мире, которого мы еще и сейчас почти не знаем. Все наши труды и лишения уже полностью вознаграждены: во-первых, нашим собственным здоровьем, а во-вторых, цветущим видом нашей молодежи, избавленной навсегда от угрозы быть съеденными заживо. Так что наши заслуги более чем скромны, дорогие друзья. И если и следует кого благодарить за чудесные лекарства, то в первую очередь нашего незабвенного друга Жука, который золотым своим советом спас жизнь не только нам двоим, но и всем живущим и будущим поколениям нашим. Как знать, чем кончилось бы наше путешествие, не повстречай мы его, вот ему…

Смущенный похвалами, Жук украдкой спрятался за широкополую шляпу боровика и шепнул сыроежке на ухо:

— Даю слово, сейчас же убегу отсюда, если он не покончит с этим потоком славословия. Терпеть не могу такого! Ну, говорил бы о чем-нибудь дельном, а то заладил… А с меня от этого семь потов уже сошло!

Но сыроежка вместо ответа торжественно расцеловала его на глазах присутствующих, а боровик закончил свою речь, вызвавшую бурю восторга среди слушателей.

— Да здравствует Жук Усатый! — громом загремели по поляне приветственные крики. Слава другу наших дорогих спасителей и нашему другу!

Растерявшегося Жука хочешь-не-хочешь подхватили на руки и несколько раз подбросили, как мяч, над толпой. То же самое сделали с Шапочником и Рябенькой. После, когда буря восторгов несколько поутихла, боровика, сыроежку и Жука Усатого торжественно усадили на почетные места за столом, и на поляне начался веселый пир. Рекой лились сладкие меды и вина, от тостов и здравиц в честь троицы дрожал осенний воздух. «Что за чудеса творятся на Тихой поляне?» — удивлялся, заслушавшись, лес.

А потом разлилось весенним паводком радостное всегрибное гуляние. Песням, танцам, играм не было конца, все веселились до изнеможения. Только червивые полумертвые деды, выселенные за кусты орешника, не разделяли общего ликования. Они прислушивались к радостному гомону на Тихой поляне, и продырявленные сердца их сочились кровью от ненависти.

— Поруганы вековые традиции нашего рода, — бормотали они, тяжело вздыхая. — Погибают из-за двух проходимцев прадедовские законы и обычаи. Слушайте ж, слушайте!.. Видано ли, слыхано ли у нас такое светопреставление? Гей, и нет на них кары божьей!

Словно в ответ им Тихая поляна гудела стоголосым веселым хором, порождавшим в сердцах гнилых дедов отчаяние и бессильную злобу.

Завещание

Миновали полные красоты и жизни чарующие летние дни. Не стало в лесу ни зелени, ни цветов, не слышно стало и звонких птичьих песен. Все замерло, погрузившись в крепкий зимний сон до весны. Печально поникла к земле бесцветная трава, спутанная и искалеченная. Когда-то роскошные кусты и деревья стояли оборванные, словно нищие старцы с костлявыми шеями.

Холодное солнце вставало поздно и, не согрев землю, торопилось спрятаться за горизонт… Это не было уже жизнерадостное и ласковое солнце лета. Безразличное, невеселое, оно молча, как необласканная сирота, проходило свой круг. Вслед ему ползли черные, тревожные ночи, от горя седеющие по утрам инеем.

А вскоре перестало показываться и это убогое солнце. Плотно окутали небо тяжелые тучи и начались однообразные, унылые дожди. Все, что еще жило, спасаясь от холода тулилось под кору и листочки, поневоле погружаясь в небытие. Опустела Тихая поляна, один только суровый ветер носился по ней с завыванием да зловеще крякали галки, навевая еще большую грусть.

Наступила пора долгого зимнего сна и для грибов. Горько было боровику с сыроежкой погружаться в этот неведомый еще им сон, на заре новой, счастливой грибной жизни на Тихой, но ведь после зимы придет весна и лето, вновь зацветут цветы и распустятся деревья, вновь запоют птицы, оживут букашки… И вот когда все грибы позарывались в теплый мох, готовясь ко сну, заговорил боровик Шапочник: